В 1912 г. широко отмечалось столетие Отечественной войны. Увидели свет многочисленные издания, посвящённые тем событиям, в том числе и документальные свидетельства очевидцев и участников по обоим сторонам фронта. К примеру, московское издательство «Задруга» выпусьтило «Дневник офицера Великой армии в 1812 г.» Цезаря Ложье. Но, пожалуй, большое любопытство вызвало опубликование неизвестной ранее рукописи легендарного М. Б. Барклая-де-Тлли. Книга представляла собой простую компиляцию различных источников, не снабженных какими-либо комментариями или примечаниями, но от этого и по сей день не теряет исторической ценности в глазах исследователей.
Наибольшую ценность книги все же стоит считать собранные свидетельства очевидцев, некоторые из которых неожиданно обнаруживают связь с Енисейском. Здесь уместно разъяснить, что одно из таких свидетельств, которыми располагала книга — выписка из письма Я. Чиликина о пребывании захватчиков в Москве, ненадолго ставшей «французской», помещику Белоозерского уезда Г. Ванифатьеву, который получил его уже в нач. 1813 г. С этого момента начинается самое интересное, дело в том, что фонды Енисейского краеведческого музея располагают рукописной копией данного письма, которая в свою очередь была сделана в 1845 г. то есть до её публикации 1912 г. На этой почве возникает первая загадка: кто был автором рукописи и каким образом она попала в музей?Из небольшой вставки, которая является своего рода вступлением к документу, удалось установить следующее: «В бытность И.В. в Белоозерске в 1845 г. Городового Магистрата сего города, Вас. Ив. Надпорожский[Надпоронский], знакомый с современною литературою и охотно интересующийся древностями, между прочим, доставил Шевыреву[Шеверёву] прелюбопытный документ о пребывании французов в Москве».1 Это пояснение завершается следующим сообщением: «Исправлена только орфография, а слог остался тот же».2 На этом информация о происхождении рукописи исчерпывается. Дело в том, что из-за не совсем удовлетворительной сохранности, некоторые моменты текста совершенно нечитаемы, что создает трудности в правильной интерпритации имён и фамилий. Более того, вставка ничего не разъясняет относительно того: сам ли В.И. Новгородский делал эту рукопись или только занимался исправлением орфографии? Были ли он и приобретатель копии чиликинского письма енисейцами или выходцами из других уголков Енисейской губернии? К сожалению, имеющиеся на сегодняшний день источники не дают точный ответ.
Не будем строить предположений и относительно того, в каких по количеству списках разошлась эта копия, возможно, что документ разошелся в списках ещё до своего официальной публикации, а рассматриваемая рукопись лишь одна из многочисленных копий. Напомним только, что в 1845 г. музея в Енисейске ещё не существовало, поэтому первым её обладателем стал частный коллекционер возможно, один из местных золотопромышленников или государственных служащих, который в последующем так же вносил в рукопись отдельные исправления в виде коррекции букв и целых слов, а так же подчеркиваний словосочетаний и целый предложений.
Но каким же образом рукопись попала в фонды музея? Казалось бы, на эту загадку должна пролить свет книга поступлений. Но первые инвентарные книги, которыми располагал музей в 1890-1930-е гг. дошли до нас в неполном составе. Отсутствует третий том, в котором, по иронии судьбы, и находился номер с записью сведений об этом документе. Ничего не рассказывают и новые книги учета, создаваемы сотрудниками музея в 1950 — е гг. На странице одной из этих них значится только одна скупая строка: «Письмо купца Я. Чиликина Г. Ванифатьеву о пребывании французов в Москве». И всё. К сожалению, в результате того, что одна из трёх первых инвентарных книг была утрачена, вопрос о приобретении рукописи остаётся открытым. Так же непонятно, почему такой ценный материал, созданный ещё в 1845 г. так поздно попал в музейные фонды, ведь утерянная третья книга учета содержала записи о поступлениях 1930-х гг.? Что ж, вопросов больше, чем ответов. Наиболее приемлемой видится следующая версия: копия чиликинского письма долгое время находилась в частных собраниях или семейных архивах и уже позднее, после 1920-е гг., когда многие из них пережили разорения и утраты, появилась в музейных запасниках. Кроме того, не будем сбрасывать со счетов и сам процесс поступления. Как известно, предметы, в данном случае документы, в музейной практике принимаются не сразу, проходя определённые ступени учета. Ныне этот процесс ещё более длительный, но подобный порядок мог существовать в Енисейском музее и ранее. Ведь существует определённый временной промежуток между приобретением предмета и созданием для него научного описания в инвентарях. Поэтому, вполне разумно предположить, что и копия чиликинского письма стала заложником музейных тонкостей, да и сам музей на тот момент переживал свое длительное восстановление после фактического закрытия в период Первой мировой и утраты некоторых коллекций в Гражданскую… Потому-то, наличие этой рукописи в его фондах, признание самого факта, что такая рукопись уцелела в эпоху великих перемен, является большой удачей.
Так чем же интересна сама рукопись? Позволим себе её краткий обзор с небольшими комментариями. Начало письма нас уводит в август 1812 года. Стоит пора отступление русской армии, но знаменитое Бородино ещё впереди. Первые строки уже наполнены теми впечатлениями, которые были пережиты автором.
Милостивый Государь, Григорий Петрович!
Я думаю, что Вы почитаете меня уже в числе мёртвых; я и сам не понимаю, как остался жив, бывший у тысячи смертей. Но видно ещё не назначено судьбой, чтоб я был лишён жизни от руки скверных французов и Бог, защищая праведных, спас меня. Я Вам пишу подробно о себе с того самого времени, как выехал от Макарова (?), ибо я вам писал оттуда, а далее по окончанию Макарьевской ярмарки. 11 августа я выехал на почтовых тройках с Н.Г. Двойнишниковым, и 17 числа приехал во Владимир, где расспрашивал служилых о военных действиях и видел обозы жителей с господами, коих ежедневно приезжало из Москвы по тысячи /…/. 3
Примечательный факт, идёт война, но ярмарки, являющиеся на тот момент значимым явлением внутренней торговли, продолжают проводиться. Но герой письма, как бы, и не обращает на это внимание, его волнуют иные картины, а именно «обозы жителей с господами». Конечно, нужно с критикой отнестись к приведённой цифре прибывающих, но если принять во внимание состояние автора, вызванное увиденным, то становится понятным желание показать масштаб начинающегося исхода из Москвы. Чиликин запечатлел состояние народа следующим образом:
/…/ Встревоженный народ, который не знал, на что решиться, ходил толпами, толкуя, и сам не знал, что правильно, а что нет, но каждый судил по – своему. Подойдите к одной толпе и услышите, что у другой – другое, у третьей – третье. И так, что толпа, но разные суждения, но всё об одном/…/. 4
А вот перед нами совсем другая картина. Яков Чиликин стал свидетелем набора рекрутов в ряды армии. Вот как он об этом пишет:
/…/ С другой стороны в это время был набор ратников с десяти одного. Какая печальная и жалостливая картина! С утреннею зарёю начинается концерт такой, что всякого трогает до слёз. Партиями гонят их одна за одною к приёму. Некоторые препровождаемы отцами, матерями, жёнами и родственниками. Певчие же продолжали концерты на протяжении всего нашего пребывания. Всё это вскружило нам головы. Наконец, привыкши уже к таким сценам, нам всё казалось обыкновенным, и я стал взывать к М.Г. к выезду из Владимира в Москву или до каких мест доедем/…/.5
Итак, судя по строкам письма,Чиликин отправляется в столицу. Ему на встречу уже тянутся обозы беженцев, раненых, а вместе с нами к передовой движутся вновь сформированные воинские части. Практически все попадающиеся деревушки небывало заполнены людьми и кажется, всем не хватает места под этим большим августовским небом. Но вот, он в Москве:
/…/ Приехали туда 26 — го числа августа. Я пристал квартирою в Ипатьевском переулке к М.А. Колесову; попив чаю, решил отправиться к Кожевникову Петру Ивановичу. Прихожу. Звоню. Выходит мальчик, которому говорю, чтоб доложил обо мне. Он уходит и через минуту возвращается и говорит, что дочь П.И. чрезвычайно не здорова, он при том же сам был не здоров. Я принуждён был идти обратно и таким образом, навещать его каждый день, но с одинаковым успехом/…/.6
Якову так и не удалось повидать Петра Ивановича. Кроме того, он оказался в опасной ситуации. Знакомые его уже покинули город:
/…/ П.И. вместе со всем семейством 30 августа выехал из Москвы, и я был вынужден остаться, не увидевшись с ним. Наконец, и сам решил выехать во Владимир – М. А. Колесов выехал 1 – го сентября, а я остался с тем решением, чтоб изготовиться к выезду 3 –го. /…/. 7
Таким образом, наш герой задерживается в пустеющем городе. Он не отсиживается дома, а совершает прогулки по Москве, отмечая исторические моменты в письме:
/…/ И так я в субботу, воскресенье и понедельник ходил по Москве и рядами. Москва имела вид воинственный, нежели в спокойное время. Везде на улицах только и видно, что солдаты. И в эти дни всё шла и шла наша армия через город целыми дивизиями, особенно в понедельник 2 го сентября/…/. 8
Автор письма наблюдает отступление русской армии. Москва пустеет. Вместе с армией уходит и значительная часть жителей. Всё это давало пищу для размышления Чиликину:
/…/ Я думал, что и мне оставаться здесь не зачем и непременно положил, чтобы выступить по утру на другой день/../. 9
Яков продолжает совершать прогулки, попутно делая наблюдения:
/…/ Я по утру вышел, шёл по набережной, проходил на Смоленский рынок, откуда шла на-ша армия. Посидев и посмотрев, как наши солдатики и ратники шли, лавки и кабаки лаская,10 пошёл в Кремль. Прохожу мимо коменданта к старому Арсеналу, вижу множество народа около него. Спрашиваю причину. Мне говорят, что дозволено всякому кому угодно брать орудия, а за припасом приходить на другой день. С прочими и я взял два ружья и две сабли, но для чего? Проходя по набережной, остановился у Москворецкого моста, чтоб посмотреть на конницу, которую офицеры стали поторапливать к скорому маршу. Я подбежал к одному из офицеров с вопросом: Куда они направляются и далеко ли неприятель? Он сказал, что неприятель за 6 вёрст, а мы идём ему на встречу, и уверял, что французу никогда не быть в Москве. Это меня настолько обескуражило, что я простоял тут до 3 часов по полудню/…/. 11
В этот день для Якова началась цепь испытаний, о которых он и не подозревал:
/…/ Вдруг услышал выстрел из пушки у самого Арсенала и за оным последовал другой. Народ пришёл от всего этого в крайнее волнение. Я бросился во двор. Народ был везде – и сперед и сзади; между ими и казаки на лошадях так же не знали куда деться. Подбегаю к воротам. И что я вижу? Французская конная гвардия летит, как на крыльях мимо Комендантского дома и прямо к Николаевским воротам. Вообразите, в каком положении мы оказались! Я так напугался, что руки и ноги задрожали, через великую силу забрался в угол ворот/…/. 12
Постепенно армия Наполеона входила в Москву. Столица встретила завоевателей оглушительным молчанием и разящим опустением. Вот как об этом писал в своих воспоминаниях один из офицеров Великой армии — Цезарь Ложье, служивший в итальянском подразделении, входящего в состав корпуса принца Евгения Богране:«С самого начала мы не могли отделаться от подозрительности, когда проходили по пустым улицам или входили в покинутые дома. Было почти невозможно поверить, что за этим не скрывается ловушка. А потом, мы незаметно овладели Москвой, как будто она была построена нарочно для нас».13
Французская армия, кроме избранных корпусов, кольцом расположилась вокруг столицы. В самом городе расположился корпус маршала Даву, пехота императорской Гвардии заняла Кремль. Корпуса маршала Мюрата и Понятовского старались преследовать русский арьергард. Отряд вестфальцев был расквартирован в Можайске. Нет, наш герой не мог знать это-го, ему и его товарищу по несчастью тогда казалось, что вся Великая армия вошла в Москву:
/…/ Французы везде заняли дороги. С левой стороны Никитскую улицу французская колонна занимает, с правой — по Тверской – другая. Против Арсенала железные ряды, мы туда по-тихоньку пробрались и зашли во внутренность ряда. Тут был трактир и мы в него и спрятались было, пробыв четверть часа и отдохнув/…/. 14
Но на этом, преключениякупца Якова Чиликина не закончилась. Во «французской» Москве он не раз становился свидетелем не самым лучших поступков солдат и офицеров Великой армии:
/…/ Во втором часу ночи пожаловали к нам пять человек с десятью лошадьми. Разложили огонь во дворе и, подойдя к двери, начали стучать. Но, видя, что долго не отпирают, изломали оную и пожаловали в покои. Сначала начали просить из съестного: хлеб, масло, яйца, сыр и вино, а так же, корм для лошадей. Получив всё, удалились варить себе ужин. Вскоре трое вернулись и пошли по комнатам, вытряхивая всё вверх дном /…/ Обобравши прочих, подошли ко мне и начали меня, раба Божья, вертеть по – своему, выворачивая карманы. В миг моё серебро оказалось в руках французов. Ещё был у меня в кармане маленький перочинный английский ножик – и тот отняли. /…/ Таким образом, мы с 5 сентября не знали покоя/…/. 15
Наступала огненная развязка московской драмы. В письме Чиликин пишет следующее:
/…/ В пять часов по полудню зажгли во всех местах Москву. В одно время везде заполыхало: за нами, перед нами и со всех сторон. Такая ужасная картина представилась в эту ночь! Все считали, что это святое представление, к тому же поднялась такая жестокая буря, которая срывала с домов крыши и уносила на далёкие расстояния. Даже и к Москве – реке подступиться было нельзя/…/.16
О том же свидетельствует и итальянский офицер Ложье: «Мы чувствуем, что задыхаемся в этом раскаленном воздухе. Обливаясь потом, мы не можем даже осмотреться вокруг себя, потому что огненная пыль, поднятая ветром, слепит нас. Мы идём по черепицам и обломкам; земля жжёт наши подошвы».17
Пожары уничтожили значительную часть провиантских складов, что влекло за собой голод, особенно в среде оставшегося русского населения. С трудом добывались крохи, которыми, по словам Чиликина «питались до 15 сентября».18 На этом, пожалуй, стоило поставить точку в повествовании о несчастном купце Якове Чиликине, но случилась удача – отставной генерал русской армии И. А.Тутолмин, так же оставшийся в городе, принял участие в судьбе нуждающихся, которые частью собрались в так называемом Воспитательном доме. Вот как об этом пишет в письме наш герой:
/…/ Иван Акиновьевич, ещё как взошли французы, ходил к Наполеону и ходатайствовал для Дома французский караул. Наполеон был доволен, что тот пришёл к нему и велел отрядить человек 50 жандармов для охраны Дома, и уверил, что Воспитательный дом будет невредим/…/. 19
С наступлением холодов, вопрос о продовольствии встал особенно остро не только для Великой армии, но и для оставшихся в городе жителей:
/…/ Мы ходили за Москву – реку в лабазы за горелою пшеницею для своего пропитания. Что делать? Хоть и не так вкусно, да делать нечего, что ни –будь надо есть, и мы натаскали для себя каждый сколько мог, а к лабазам, где была мука, были поставлены часовые и нам ни крошки не давали. И мы во всё пребывание французов питались хлебом пополам с горелою пшеницею, — рыбою, которую таскали с Солёного двора, картофелем и морковью, за которой ходили за заставу. Столько было мучений, что и сказать нельзя/…/. 20
К недостатку продовольствия примешивались и бытовые трудности, что было вызвано и вынужденным соседством с завоевателями, так как французы разместили в бывшем Воспитательном Доме лазарет. Рукопись доносит следующее:
/…/ и мы привыкли. Ходим по близости Дома, только боимся проклятых их понятий, хоть с нас нечего взять было им; кто босяком, другой в оборванном платье и лаптях, даже чиновники и первогильдийцы,оставшиеся в Москве, ходили в лаптях!/…/. 21
Постепенно в повествовании Чиликина появляются более оптимистические нотки, связаны они с началом исхода Великой армии из Москвы:
/…/ Наконец, 7 –го числа октября французы наши собрались и в полдень уехали, а на место их пришла их пехотная гвардия, после стали вывозить раненых. /…/ А 10 –го числа в вечеру, все караулы у Воспитательного дома были сняты, и куда убрались — не знаем. /…/.22Ещё в письме можно встретить упоминание событий, связанных со знаменитой попыткой подрыва Кремля и пожаром, охватившим памятники русской старины:
/…/ в этот вечер всем был приказ Тутолмина, чтоб никто во всю ночь не спал, а были бы в предосторожности, ибо нам известно было (да я и сам видел), как капали рвы около стен, что с Кремлём должно быть что нибудь/…/.23 Что интересно, наш герой чуть было банально не проспал один из самых трагических событий в московской истории. Вот как он сам об этом пишет:
/…/ Я с вечера сам походил около Дома, пришёл к себе в комнату, поужинавши, хотел опять иттить на двор, но такой сон навалил на меня, что как лёг, так и уснул. В 11–ть часов меня разбудили, чтоб посмотреть, как в Кремле дворец зажгли; я, вставши пошёл в коридор и смотрел в окошко как пылал дворец; через час огонь дошёл до Грановитой палаты. /…/ Вдруг в правой стороне создалось большое освещение и в тоже мгновение последовал такой жестокий удар, что стоявшие за мною попадали на пол. /…/ Наконец догадались, что это взорвало в Кремле Арсенал/…/. 24
Рукопись хронологически плавно подводит к моменту освобождения Первопрестольной, да и не могло такое событие не найти отражение в чиликинских строках:
/…/ Тут появились наши казаки, как мы им обрадовались! И народ, бывший месяц с лишком как заточения, вышел и пустился по всем улицам/…/./…/ Занявшие 4 –го ноября город по повелению казачьего генерала Иловайского выкатили из разных мест Кремля 60 с лишком бочек с порохом, которые не имели своего действия от шедшего в это время дождя и через это Бог спас остатки Кремля/…/. 25
После завершения оккупации, Москва являла собой печальное зрелище. И об этом наш купец не умолчал:
/…/ Но что касаемо до вида Москвы, то оный ни на что не походит. И более ничего не увидите, как обрушившиеся здания и обгоревшие трубы. Я думаю, что ни одной части не оста-лось целой, — куда ни пойдёшь и посмотришь, один ужас только берёт/…/. 26
В таком мрачном духе текст оканчивается, вернее, оканчивается имеющаяся у нас часть. Рукопись обрывается на пространном повествовании о разрушениях в городе. И логически оно должно иметь заключение, а в письмах того времени это ещё и образец изящного завершения мысли. Как бы то ни было, нам остаётся лишь предполагать: была ли копия сделана таким некачественным образом или окончание просто утеряно. Скорее всего, последнее.Тем не менее, этот бесспорно важный документ, некогда попавший в Енисейск в виде рукописной копии, как двести лет назад, впечатляет глубиной событий, происходивших в «французской» Москве, невольным свидетелем которых стал простой русский купец Яков Чиликин.
Научный сотрудник фондов ЕКМ
Ромашков Ю.В.